Дом, в котором… [Издание 2-е, дополненное, иллюстрированное, 2016] - Мариам Петросян

Голубоватый свет прыгал по лицам. Она выбралась из гущи лежащих тел и, отворив дверь (если бы было светло, можно было бы разглядеть на ней смазанное изображение кошки), вошла в спальню. Горчичный сумрак, четыре матраса на полу и блеск глаз той, кого называли Кошатницей. Она включила свет. Швырнула на пол рюкзак:

— Это я. Почему так тихо?

— Гуляют, — ответил мягкий голос. — Разве ты не видела там?

«Там» чуть заметно подчеркнуто, чуткое ухо расслышит.

— Все рассосались по спальням, — ответила она нехотя. — Я никого не видела. А почему ты в темноте? У тебя болят глаза?

— У меня нет.

Подчеркнуто. Едва заметно. Имеющий уши сразу спросит: а у кого же они болят? И получит ответ. Кошатница обладала двумя способами воздействия на окружающих: голос и глаза. И оба использовала в полную силу. Не считая конечно, еще котов. В эти глаза — над ворохом одежды и тремя пушистыми шкурками, лучше не смотреть… Она вытряхнула содержимое карманов на матрас. Дары «оттуда», от «там» и от «тех». И каким бы они ни были хламом, храниться им в ящиках, бережно завернутыми в платки и в серебристую бумагу, потому что подарки не выбрасывают и не дарят другим.

Ночь бездонными дырами в окнах. Кошатница встряхнулась, и с пиджаком на матрас упали три одинаковых дымчато-серых кота, обнажая костлявые плечи. Лицо — длинное, как клинок, бесцветные волосы — секущими иглами. Коты полезли обратно, она отогнала их, свистом отослав одного в нужную сторону. Кот просеменил к окну, дернул штору за шнур — и черные дыры окон затянуло белым. Брезгливо потряхивая лапой, кот вернулся на матрас. Ах, если бы они еще умели варить кофе, как неоднократно повторялось жадными до зрелищ!

— Если бы они умели, — прошептала Рыжая. Она не различала котов, их никто не различал, кроме хозяйки. Сев рядом с дарами, Рыжая принялась их рассеянно перебирать. — У кого же болят глаза?

Кошатница обволоклась пиджаком и котами.

— У Крысы, — сказала она. — Которая вернулась.

Рыжая настороженно вытянула шею:

— Откуда на этот раз?

— Разве поймешь? Говорит, со дна реки. Где водоросли и песочные люди. Хватит с нас и одной Русалки, как ты думаешь?

— Да… — Рыжая подобрала с пола волос. Бесконечный Русалочий волос. Выуживая его, она подняла руку, но конец так и остался на паркете, невидимо поблескивая, скручиваясь и убегая под матрас. Коты хищно следили со своих мест. Они и глаза их хозяйки. Рыжая встала.

— Пойду поищу ее. Хочу послушать про реку.

Коридорный выключатель — у каждой двери. Еще одна привилегия. Возмущенные крики встретили свет — и стихли, недовольно пришепетывая. Осмотревшись, она нашла. У стены, за спинами смотревших телевизор, горбилась одинокая фигура в кожаной куртке. Свет погас. Рыжая пробралась сквозь тела и зыбкий дух парфюмерии и, присев, затрясла Крысу за плечо.

— Крыса! Эй, проснись!

— Зачем ее будить? Не стоит, — застонали голоса у экрана. — Пусть себе спит. Пусть видит сны…

Рыжая тряхнула сильнее.

Даже в темноте они обожгли, сумрачно горящие глаза.

— Зачем отпугивать сны? Зачем рвать одежду? Зачем?

Девушка, худая, как скелет (о том, что это девушка, надо было суметь догадаться), черные лужи глаз, черный лак прилипших к голове волос, черная куцая куртка с эполетами, бледные губы. Крыса, та, что Летун — уходящий в Наружность — с полумесяцем бритвы (под каким из ногтей?), — встала с пола, затуманенно глядя на экран.

— Боже! — сказала она. — Просвещаются…

Перед телевизором виновато завозились, скрипя половицами.

— Пошли.

Рыжая дернула Крысу за рукав куртки. Та покорно пошла следом, круша каблуками встречные части тел. Но… ни писка, ни крика, потому что никто не знает, во-первых, в своем ли уме, а во-вторых, под каким из ногтей?

— Мы ждали, что ты вернешься без носа и без пальцев. Что ты их отморозишь, и они отвалятся.

— Как когда-то хвост?

Крыса упала на матрас под шведской стенкой, каждую перекладину которой украшал выводок колокольчиков на шнурах, и они разом запели, как будут петь теперь каждую ночь, едва она шевельнется во сне.

Встрепенулись коты, отвыкшие от старой песни.

— Тебя не было целый месяц. А ведь уже пошел снег.

— Правда? — Крыса шарила по карманам. — Я принесла оттуда подарок. Подожди… где-то здесь. Вот, — она протянула кольцо на открытой ладони.

Рыжая присела рядом.

— Бери. Это аметист. Можешь вытащить и вставить куда угодно.

— С кого ты его сняла?

— С трупа, — хихикнула Крыса. — Бери. Он приносит счастье.

Они прислушались к крикам из телевизора. Кошатница сидела, закрыв глаза. По стенам четырехстрочными куплетами и подтеками краски сползали слова песен.

Вошла Русалка (где кончаются ее волосы?) с гитарой, на которой играла, как на мандолине, — нежный человек, говорящий шепотом (у нее под ногтями уж точно ничего нет), — и выжидающе посмотрела на них.

— Расскажи, Рыжик, — попросила она. — Как там было сегодня.

Рыжей не хотелось говорить о «тех» и о «там», но она знала: деваться некуда. Они ждали все трое. Тихо и терпеливо, никак не отозвавшись на ее «так же, как вчера», даже та, что вернулась, не зная ни о чем и не понимая, о каком «там» идет речь, — даже она ждала. Рыжая села, обхватив колени.

— Шли бы вы туда сами. Чего вы меня мучаете?

Они смотрели пристально, не шевелясь. За дверью самозабвенно вскрикивал телевизор. Десять пар глаз, считая котов.

— «Там», — начала она со вздохом, — все по-другому…

Дары лежали на матрасе, жалкие, если кому-то вздумалось бы над ними смеяться.

Молодая рептилия

Молодая женщина в бирюзовой куртке с откинутым капюшоном медленно идет по коридору второго этажа, останавливаясь перед настенными рисунками — теми из них, которые различимы. Она рассматривает их, приподнимая очки, и, хмурясь, читает надписи. Лицо она при помощи сложных ухищрений заставила выглядеть на несколько лет старше, чем на самом деле, но строгое выражение и поджатые губы выдают замаскированную молодость. Немногие встречные кажутся ей настолько странными, что она не решается заговорить ни с кем из них, а когда наконец обращается с вопросом к мальчику в ошейнике, он просто пробегает мимо с закрытыми глазами.

— Простите, вы не скажете…

Вопрос женщины повисает в воздухе. Уловив пронесшийся вместе с удаляющимся пареньком музыкальный шум, она догадывается, что он был в наушниках, и, пожав плечами, возвращается к настенным рисункам. Она идет вдоль стены, но чем темнее становится коридор, тем хуже видны рисунки. Наконец она останавливается и устало вздыхает, оглядываясь в поисках окон, которые вроде бы должны были здесь быть, но их почему-то нет.

Перед ней дверь с жирной меловой четверкой посередине. Женщина рассматривает ее так же внимательно, как до того рассматривала рисунки и, толкнув, входит.

Она в крохотном темном коридорчике. Из-за полуприкрытой двери музыка и голоса; она входит в эту вторую дверь — и на мгновение зажмуривается от яркого света. А открыв глаза, видит ворону. Ворона сидит на блестящей спинке кровати и смотрит на нее. Ворона и диковатого вида молодые люди.

— Здравствуйте, — говорит она им. — Вы здесь живете?

— Чтоб я сдох! — отвечает писклявый голос.

«Чтоб я сдох!» — сказал Табаки. А Лорд даже соизволил приподнять черные очки, за которыми прятался третий день.

Дамочку как будто принесло с улицы. Будь она по другому одета, я бы так и подумал. Что в Доме образовалась дыра, и в нее втягивает случайных прохожих. Лорд, наверное, тоже представил что-то в этом же роде, потому что посмотрел сначала на нее, а потом на стену за ее спиной. Проверил, есть ли дыра.

— Я, кажется, с вами поздоровалась, — сказал мелодичный учительский голос.

Табаки закатил глаза.

— Представь, Курильщик, — он повернулся к Курильщику, — у меня послеобеденный отдых. Я весь такой расслабленный и нежный. И вдруг — вваливается. Чужая! Наружная! На каблуках! С часами! Тетка! И здоровается! По-твоему, это нормально?

Женщина подошла ближе и уставилась на Шакала.

— И смотрит! — взвизгнул Табаки. — Тычет в меня свои лупарики!

— Мальчик, — начала женщина, — я вовсе не…

— Нет, смотрела! И сейчас! А у меня аллергия. Я иду пятнами! От тикалок, от гнусных циферблатиков! А вы навесили их и подкрадываетесь. И лупаете без стыда! И грязючите свежемакедонскомытый паркет!

У него так здорово получалось, что я даже испугался. А Табаки разошелся вовсю. Натянул на голову одеяло и всерьез пошел пятнами. Лорд утешал его, приподнимая одеяло с разных сторон, а Табаки вырывался и сердито шипел.

Женщина ошарашенно оглядывалась. В это время с ней все же поздоровались, хотя и не так, как ей хотелось. Ей под ноги подкатился Толстый, в полосатом, расшитом бисером пончо, прогукал что-то на своем языке и пустил слюнки от удовольствия, а может, от удивления. Безобидный, домашний цилиндрик на колесах. Совсем недавно искупанный.